«Я не получаю отдачи от своего ребенка. А ведь я стараюсь. Я так устала, что даже не понимаю, люблю ли я его. И вы знаете –  никакой благодарности.» 

Отдача… Поливаешь дерево водой, удобряешь его  — оно отзывается ростом и плодами, иногда, или даже часто. Есть отдача. А иногда хилеет и гибнет. Вскрытие показывает, что корни сгнили. Много ему было воды – не по природе. Нуждалось оно в обратном – оставить бы его в покое. Дать бы солнышку делать его палящее дело, а напряженному поливальщику отдохнуть в тени. Что же он так старается, что гонит его к этому дереву с полными ведрами несмотря на усталость, что ослепляет и мешает допустить, что дереву не нужны такие его усилия. 

« Я поливала , потому что вода это хорошо , поэтому ее должно быть много . Так подсказывают мне въевшиеся в меня воспоминания … о том, каково это, когда не хватает воды…  о это мучительно … И я обеспечу своему ребенку счастливое детство. Что такое счастливое детство, я тоже знаю хорошо. Откуда? Да я просто помню, что делало меня несчастной в моем детстве. Я знаю, что нужно моему ребенку. 

Мне никогда не покупали то, что я хотела, говорили, что не было денег на всякую ерунду (так что я уже и не просила потом)  — я никогда не поступлю так со своим ребенком. Я помню, сколько зависти к той своей подружке я испытывала, когда у нее появлялись очередные сапоги  и сколько стыда каждый раз, когда мне приходилось надевать свои старые, сбитые набок.  Это было ужасно. Поэтому: гироскутер , айфон, модные Крокс, поездка в Турцию – у моего ребенка должно быть все, что есть у его сверстников. Иногда даже до того, как он успеет этого захотеть. Возможно ли, что он бы этого так и не захотел? Не знаю, не важно.  Это так больно завидовать – это приносит столько несчастья. А у моего ребенка должно быть счастливое детство. Просто надо больше работать …и потом… есть кредиты и всякие прекрасные возможности.  А как вы хотели. Да и для чего еще жить… 

А еще мои родители проводили со мной так мало времени.  Поэтому я со своим ребенком повсюду– читаю на ночь, чищу зубы, провожаю до школы, хожу в бассейн, играю в игры, гуляю в парке, делаю уроки… Ну и что, что я все чаще думаю только о том, как бы побыть в одиночестве, посидеть в чертовом парке на скамейке, поглазеть с пустой головой на падающие листья, ну и что, что не виделась с единственной подругой полгода, ну и что, что никак не найду времени на парикмахера  ну и что, что обносилась – а как вы хотели … дети.  Что? Получаю ли я удовольствие от общения с ними, от времени, которое мы проводим вместе? Да как-то … не думала об этом… я делаю то, что должна, понимаете. Получают ли они удовольствие? Эээ… Ну, конечно. Откуда я знаю? Я бы на их месте была бы просто счастлива.» 

Да, мы делаем то, что должны. А чьи мы должники, кто это держит наши векселя и иногда трясет ими перед носом, чтобы помнили?  Зовут этого ростовщика Неразделенная Боль. Она делает свое дело —  глухо и незаметно болит. Она требует предприимчивости. 

И мы спешим предпринимать, не расслышав этих требований, как следует. 

Мы охотно проецируем ужас своих детских воспоминаний об одиноко пережитой боли на своего  ребенка. Мы ставим знак равенства между двумя своими детьми — внутренним и внешним. Так что иногда вздрагиваем, произнося «мой ребенок», путая сами на секунду, о ком идет речь. 

Нам часто даже не приходит в голову понаблюдать, как  наш внешний ребенок, в действительности реагирует на разные ситуации, которые воспринимаются нами болеопасными, какими чувствами откликается,  в каком сопровождении нуждается. Как он обращается со своей болью. Болью, неизбежность встречи с которой для него, мы старательно отрицаем и контролируем, невзирая на треск собственных костей. 

« Боже, встреча с болью для такого крохи —  о чем вы говорите?!» 

И разве важно, сколько крохе лет?  Руками замахали, головой затрясли —  у нас всегда на подхвате собственная боль, которой мы охотно заменяем в своем восприятии реальный опыт нашего ребенка полностью или частично. Причем часто делаем это предупредительно, в зоне профилактики, вычисляя ситуации повышенного риска возникновения боли и пытаясь сложить для ребенка другую жизнь. Жизнь без боли. 

«Я долго старалась, долго была на страже. Пока не поняла, что мои попытки не допустить боль в жизнь своего ребенка перемелют меня как жернова. Я отдам этому шантажисту (боли) все, что у меня есть. Седая и усталая, я, рано или поздно, распишусь в собственной беспомощности. В собственном банкротстве. И в этой грусти я, наконец, услышала шепот, шепот своей боли.» 

Все это время, потраченное на ярую и разноплановую предприимчивость, неразделенная боль требовала только одного. Стать замеченной – уваженной и разделенной. Разделенной с кем-то неравновнодушным. В то, что  это единственное, что может ее унять (не всегда полностью, но все же), а вас освободить, не так просто сразу поверить. 

«Да ерунда, какое  все это может иметь значение, с тех пор прошло без малого 30 лет. Не пойму только, что же я прихожу к вам в который раз и все время реву, почти ничего не могу сказать. Вот и теперь, когда начинаю рассказывать про эти сапоги…» 

Не боль, как таковая, страшна, не с ней были связаны наши страдания. А с ее одиноким проживанием. В этом словосочетании, «неразделенная боль»,  не боль определяет проблему, а неразделенность. 

И если неразделенная боль проделывает с нами чудеса паранойи, то боль разделенная трансформируется в сокровище – сокровище жизненного опыта и эмоциональной устойчивости,  сокровище человеческой близости и доверия,   сокровище критичности и здравого смысла. 

Задача родителя сопроводить ребенка в этой трансформации, а не лишить возможности стать обладателем сокровища, лишив боли. 

И для решения такой задачи, хорошо бы прояснить отношения со своей болью. Заметить ее, уважить  и разделить.